[html]<div class="forumthemetext">
<div class="name">Имя Фамилия на русском яз.</div>
<div class="bithday">дд.мм.гг. рождения, возраст;</div>
<div class="rasa">ваша раса.</div>
<div class="character"><img src="https://i.imgur.com/K2XbgVm.png">
<div class="vneha">имя внешности на англ.яз.</div>
<div class="pod">Деятельность:</div>
описываете профессиональную деятельность персонажа, все заводы, газеты параходы, а также принадлежность к какой-либо организации, ковену, стае и т.д., если есть.
<div class="pod">Способности магические:</div>
описание сверхъестественных способностей персонажа.
<div class="pod">Способности бытовые:</div>
все прочие достоинства, такие как умения играть на балалайке и умножать трехзначные числа в уме.
<div class="pod">Дополнительно:</div>
если есть что-то, что не вписалось в другие пункты, в противном случае, пункт можно исключить.
</div>
<div class="bio">Родная семья Малика всегда разительно выделялась на фоне религиозного иранского общества. Теперь уже нет смысла судить, но, должно быть, именно это и привлекло к ним излишнее внимание, что в последствии стало причиной их маленькой трагедии. Мать его, Надира, была маленькая и очень смелая для своего времени женщина. Она никогда не носила хиджаб, как то предписывали нормы шариата, покрывая голову легким красным платочком, не стыдилась выйти на улицу без сопровождения мужчин, и все свои силы, до появления на свет сына, конечно, положила на борьбу за права иранских женщин. А еще она была джиннири — так полагается называть женщину-джинна, если вдруг кто не знал.

Весной двухтысячного года Иран потрясла волна небывалой жестокости. Весь мир, тысячелетия живший будто в отрешении, вдруг разом открыл глаза. И это было болезненно. Преимущественно — для существ не человеческой расы. Правительства некоторых арабских стран, которые в дальнейшем еще впишут в свою историю позорные строки кровью существ, быстро объявили всех «неугодных» рас шайтанами и без суда им вынесли смертный приговор. Своих родных родителей Малик уж плохо помнит, но хорошо запомнил один долгий день летом двухтысячного. Ему тогда было всего три. Они втроем — он, папа и мамочка — жили большом и светлом доме с зеленой дверью. У двери стояли два огромных чемодана, и чтобы закрыть один такой маме приходилось сесть на него верхом. В тот день родители были тревожнее обычного. Мать все суетилась, и складывала вещи, документы, а папа подолгу выходил покурить на крыльцо дома. Вечером они собрались, будто в долгую дорогу, и молча встали у двери с потерянным видом. Отец. Его строгая и неестественно-прямая фигура выдавала сильное напряжение. Мать наклонилась к Малику и взяла его лицо в ладошки. Ее кожа была вся сплошь в мелких веснушках, а глаза почему-то печальные. Она сказала, сегодня ты, Малик, должен сидеть в своей комнате тихо-тихо, как мышка. И не включать свет. Даже если будет темно и страшно — сегодня нельзя. Сиди, и никому не открывай дверь. А если кто-то будет стучать — ты сразу прячься, Малик. Вот так, как я учила — и она потянула малыша за руку, отчего та на какое-то мгновение стала прозрачной. Мы вернемся — говорила мама, — как только на часах большая стрелочка будет здесь, а маленькая вот здесь. И тогда мы уедем вместе. Далеко-далеко. А теперь — ступай в свою комнату.

Они по очереди обняли сына напоследок и ушли.

И не вернулись, когда стемнело. Их не было, когда наступила ночь. А Малик все не мог уснуть. Ему было одиноко и страшно. И в темноте мерещились чудовища. Еще — хотелось в туалет, но он боялся выйти из своей комнаты. Под утро он услышал, как в дверном замке три раза провернулся ключ, и позабыв про все наставления матушки, бросился навстречу. Но в дверях его ждала не мама, а тетя Аша — родная сестра отца. Он ее едва узнал, с ног до головы обернутую в чадру, что только глаза видать. Аша, не объяснив ничего, молча собрала его вещи. Зачем-то спрятала Малика себе под чадру и вынесла на улицу, где уже ждал дядя Саид в машине с не заглушенным мотором. Уехали они оттуда быстро, и с тех пор Малик больше не видел ни отца с матерью, ни их дом, где было все так уютно и знакомо.

Вот так они и стали беженцами.

Они ехали долго, и дядя Саид был так нервно взвинчен, что тетя Аша боялась с ним лишний раз заговорить. С ними в машине были их девочки-близняшки, старше Малика на пять лет. По пути они делали короткие остановки в пустынных местах, спали все впятером прямо в машине и перекусывали холодной едой из магазинов. Тетя не отвечала Малику, где мама и когда они вернутся, но по ее налитым слезами глазам было все ясно. Спустя несколько дней они наконец приехали в порт, погодка была пакостно-дождливая, а в доках стояли на якоре исполины-корабли. Малик никогда прежде не видел такие, только на картинках. Чтобы их семью посадили на борт, дядя Саид отдал какому-то человеку в порту свою машину. А уже на следующий день они отчалили от берегов Сирии в Грецию.

Когда происходит что-то большое и важное в историческом контексте, обычно это видно не сразу. А только спустя некоторое время, в ретроспективе, когда историки занесут события в современные хроники, а геополитики придумают для всего удобоваримые термины и позиции разных сторон. Кто помнит двухтысячный год — не даст соврать, мир лихорадило. И это было видно всем и сразу. Каждый новый день со всех уголков земного шара стекались новости, хоть в банку себя замаринуй — а от всех этих потрясений не спрячешься. В двухтысячном каждый, хоть в Америке, хоть на островах Святого Мартина, был в самом эпицентре событий. Мир так стремительно менялся, его выворачивало наизнанку всего одно короткое выступление Папы Понтифика. Греция не была исключением. К тому времени, как Малик и семья его тети Аши обосновались в полуподвальчике мясной лавки на птичьих правах, в стране уже ввели систему экспресс-тестов. Они искали нелюдей. Как и все в мире. Ну, хоть не убивали. Это уже положительно выделяло Европу на фоне родного Ирана. Но и особенно-то рады не были беженцам. Куда им беженцы, эти несчастные недобитки из восточных стран, когда своих-то существ девать некуда. Своих собирали в отдаленные гетто в городах. Для беженцев была одна дорога — принудительная депортация. В двухтысячном году, когда повсюду был бардак, жизни существ стоили мало перед всеобщим хаосом.

Они пробыли в Греции всего с полгода, и вспоминая об этом времени, Малик прям диву дается, как запросто можно привыкнуть к чему-то плохому. Хоть к выгребной яме. В подвале не было окон, они с сестрицами прячась там, света белого не видели. Ну хоть было сухо и тепло. И не было недостатка в свежей крови — об этом Аша позаботилась. Но вскоре им пришлось снова бежать. В Италию. Там их приютила женщина, хозяйка маленького магазинчика, куда Саид устроился разнорабочим. Им предоставили кров, еду и укрытие от местных ищеек, кто занимался поиском существ. И именно эти два долгих года в Италии помнятся самыми тяжелыми за всю миграцию. Задолго до равенства с людьми, до войны на ближнем востоке и официального признания беженцев, им приходилось прятаться, не брезгуя даже самыми вонючими щелями. Труднее всего приходилось без крови. А ведь найти человеческую кровь была задачка не из легких. Дядя Саид был из них всех единственный человек, и раз в неделю перед ним достаточно остро вставал вопрос. Его жена, ее новорожденная третья дочка, и еще трое подросших деток. Один раз в неделю Малик слышал фразу, от которой теперь во взрослой жизни ему становится тошно. «На все воля Аллаха».

Спустя еще год, во Франции их встретили вести о войне — и это были хорошие вести. Даже несмотря на то, что сапоги американских солдат топтали родную землю, это значило свободу. И признание их семьи как беженцев. Так Малик и попал в Соединенные Штаты.

По первости их встретил огромный палаточный лагерь, развернутый на скорую руку где-то в отчуждении от городов. Никогда прежде Малик не видел столько людей и нелюдей в одном месте. Столько чужих голосов и незнакомых языков. Он был предоставлен самому себе по большей части. Гулял среди длинных рядов шатров и палаток, служивших чьими-то домами, находил себе друзей из числа местной детворы, коих сновало тут и там, что блох на Тузике. Три раза в неделю к ним приезжали учителя, и Малик постепенно осваивал английский. Вы только не подумайте, его семья — они добросовестно исполняли обязанности опекунов. Малик сыт, одет и не заброшен. И все же никогда ему не удавалось забывать о том, что он им не родной. Тетя Аша разрывалась между своими дочерями и мужем. А дядя Саид — он всегда мечтал о сыне, и Малик был для него удобной заменой. Уже подросший и послушный мальчик, с которым можно попинать мяч, поучить его житейской мудрости, и пропустить все прочие, менее приятные моменты воспитания, не испытывая за это угрызений совести. Ведь не свой же. Позднее, когда Аша наконец порадовала его долгожданным сыном, он проявил себя уже куда более чутким отцом.</div>
</div>[/html]

Подпись автора